Тогда расправим наши широкие крылья! Бриз! Поднять паруса! Навались все на вёсла! Ну, флейта Флоры, пусть плывёт дальше твоя песня.

Собрав воедино тернистые розы, взятые из подарков Хотии, и устроив их загубленные бутоны наподобие перьев тюрбана, Иуми запел, склонившись напротив мачты:

О, королевская роза,

Покрытая тучей шипов!

Остерегайтесь, остерегайтесь её, —

Сердце она разъедает.

Сладок, о сладок солнца закат,

О! Лилия, лилия, лилия тонет!

Сладок, о сладок Вербены цветок!

О как приятен и нежен мускус цветка!

Страшитесь и бойтесь солнца заката.

Под лилией скрылась гадюка, как под капюшоном.

Прервала цветенье Вербена,

Засохнув в объятии твоём.

Глава LXXX IX

Плетёная Борода рассказывает о происхождении Острова Негодяев

Не судите о вещах по их именам. Этот принцип служит иллюстрацией максимального уважения к острову, к которому мы приплыли.

Имя Охоноо означало «Земля Негодяев». Отчего воображение рисовало гнездо злодеев и пиратов: настоящий остров Тортугу, заполненный «Береговой братией», – такими как Монтбарс, Л’Оллоно, Бартоломео, Питер из Дьеппа и другими отчаянными людьми с подобными характерами. Но всё оказалось не так. Мужчины Охоноо были так же честны, как и любые другие в Марди. Верно, что их остров имел подозрительное имя, но не таким он был на самом деле. Поскольку ничто не приносило им самим так много известности, как это самое имя. Почему? Его происхождение отсылало к старым временам, и, будучи почётным, оно вызывало гордость, хотя они отказывались от его применения для любого своего гражданина, показывая, что слова – слишком алгебраические знаки, не передающие того значения, которое вам нравится. И, имея одно название, вещь часто оказывается иной.

Но как получил Охоноо своё имя?

Слушайте, и Плетёная Борода, наш Геродот, всё расскажет. Издавна в течение долгого времени в Охоноо выселяли всех буканиров, флибустьеров, воров и преступников с сосед них островов, которые, став наконец вполне многочисленным сообществом, решили стать образцом достоинства и первыми среди стран Марди. И если прежде их просто выселяли из окружающих стран, то теперь было найдено избавление от них в ссылке всех нежелательных персон на посторонний остров.

Эти события произошли в период столь отдалённый, что в настоящее время уже никто не мог сказать, были ли дважды высланные вытолкнуты в своё вторичное изгнание из-за своего несравненного мошенничества или из-за своей сравнительной честности. Если последнее, то они должны были являться достаточно ценными в компании негодяев.

Однако затем они превратились в Содружество наций преступников, собравшее теперь вместе седые бороды и мудрые головы и их знания, которых было во множестве, которое и выбрало короля для управления ими самими и организации политического устройства.

И через определённое время эти люди стали многочисленными и могущественными. И ещё больше и красноречивей говорили они о гордости и славе своего происхождения, часто относясь к нему с преувеличенным почтением. Гордостью их монарха являлась рука с изогнутым указательным пальцем, символизирующим склонность к воровству его предков.

И всё это, весьма подробно, рассказал Мохи.

– И оказалось тогда, мой господин, – сказал Баббаланья, откидываясь, – что жители Охоноо канонизировали преступления своих прародителей, хотя те же самые черты считались скандальными среди самих. Но это – работа времени. Мошенник и его дела тысячелетней давности кажутся прекрасной стариной, полными духа и забавы, с минимумом преступного намерения в душе, тогда как преступник сегодняшний кажется мрачным на вид, неспособным к исправлению. Много великих негодяев из хроник нашего Летописца стали героями для нас: например, узурпатор Марджора. Да, время действительно творит чудеса. Оно придаёт вкус вину, оно придаёт славу, нет, создаёт её, оно обагряет и заставляет темнеть наши копья, созданные из пальм, обогащает и просвещает ум, оно делает зрелыми вишни и молодые губы, увивает плющом старые руины и старые головы, придаёт остроту зрелым клубням ямса и остроту Раздумьям старого Бардианны, из басен извлекает истины и, наконец, сглаживает точки зрения, толкования, смягчает, расслабляет и улучшает все вещи. Потому, мой господин, вокруг самого Марди всё лучшее сосредоточено в его старине, и оно более всего уважаемо, более уютно, более удобно для проживания. Ах! Если она когда-либо находилась в зародыше, как зелёное семя в стручке, влажной, бесформенной субстанцией, то как, должно быть, были неприятны следы её недавнего создания. Первый человек, легендарный старый Бардианна, должно быть, чувствовал себя подобно новосёлу, входящему в новое жильё, где бамбук ещё зелен. Не о том ли есть легенда в Марамме, что его семью долго беспокоили гриппы и простуды?

– О, Время, Время, Время! – воскликнул Иуми. – Это – Время, старое Время середины лета, что сделало старый мир таким, каков он есть. Время посеребрило старые горы и оголило их старые вершины, и расширило старые прерии, и взрастило старые леса, и выровняло старые долины. Это Время вырыло великолепные старые каналы для славных старых рек, и округлило старые озёра, и углубило древнее море! Это Время…

– Вот и самое время, чтобы замолчать, – вскричал Медиа. – Что ты делаешь с прозаическими размышлениями, менестрель? Отдай прозу Баббаланье, который и так вполне прозаичен.

– Ведь в этом случае, – сказал Баббаланья, – Иуми, ты перешагнул грань. Мой господин Медиа хорошо знает, что твоё дело – заставлять звенеть припевами металл в бубенцах, но не металл в слитках.

Глава XC

Оригинальный вид спорта в Охоноо

Приближающийся с севера остров Охоноо на полпути к морю раскалывался на две части, одной своей половиной представляя равнину, а другой – три горных террасы, делая остров похожим на первые ступени гигантской лестницы к солнцу. И таковая, если верить Плетёной Бороде, прежде существовала.

– Прежде чем был создан Марди, – как подлинно рассказывал старый летописец, – Виво, один из духов, построил лестницу из гор, посредством которой он поднимался и спускался. И для этой лестницы остров Охоноо служил основой. Но бродящие тут и там невидимые химеры так долго и злобно шпионили за Виво, что, когда он строил в спешке свою лестницу, ударили по горе снизу в тот момент, когда он всходил на неё. Горы тут и там свалились в лагуну, создав много островов, теперь изобильных и покрытых растениями, выращенными из семян, принесённых птицей с луны и пустивших ростки по всему рифу.

Конечно, о, конечно, если я проживу до той поры, когда стану забывать Марди, мне не забыть вид, который приветствовал нас, когда мы проплывали мимо берегов острова Охоноо, и создавалось впечатление: не купалось ли всё население Охоноо в морском прибое?

Но позвольте дописать картину.

Там, где в восточном направлении океанские валы вырастают перед внешним рифом Марди, лицом перед проёмом в барьере стоят расколотые берега Охоноо, его равнины покато опускаются по направлению к морю, его горы закрывают его сзади. Как и в Жуаме, где дикие лавины со стороны моря катятся на его утёсы, их намного больше в Охоноо, где вздымающимися батальонами они возбуждённо атакуют лагуну и нападают на остров, как глубинная армия. Но атакуют они всегда несмело, и атакуют они всегда, и старый Охоноо благо родно отбрасывает их назад, пока все эти порывы перед ним не выдохнутся. Как отбрасывали яркие лавины кирасиров в Ватерлоо, так и отражаются волны от длинной линии живых стен, основой которых служит морской пляж с разбросанными останками погибших в бурях кораблей.

Сплошным рифом широкие коралловые отмели полого спускаются прочь, создавая вал, где волны собираются для атаки, гремя в водном узилище, отчего сотрясается целый риф, пока дрожат их брызги. И после этого пловцы Охоноо в большом восхищении прыгают в прибой.

Для этого